Клуб Любителей Секса (КЛС): "Ребята, пошли!" гл.1

2 октября южная танковая группа немцев, создав на узком участке фронта решительный перевес над оборонявшимися советскими войсками, после мощной артподготовки, прорвала фронт и устремилась в глубину советской обороны по Варшавскому шоссе, обходя 24-ю армию с юга. Одновременно, немцы начали наступление по всей линии фронта на западе, а три продвинувшиеся вслед за танками на 30 км пехотные дивизии вермахта, начали наступление от Варшавского шоссе на север, с целью выйти в тыл 24-й армии и не дать ей отойти на восток. Немцы образовали «ножницы», одним из лезвий которых были войска, наступавшие на север от Варшавского шоссе, а другим - войска, наступавшие на восток от линии фронта, идущей с юга на север через Ельню и Дорогобуж. Немцы прекрасно знали, кто перед ними, и рассчитывали быстро разделаться с плохо обученными и плохо управляемыми ополченскими и стрелковыми дивизиями 24-й армии, практически не имевшими ни артиллерии, ни танков.

После сентябрьских боёв под Ельней, от четырёх полков 6-й дивизии людей осталось меньше, чем на один полк. Поэтому, 6-я ДНО не была реорганизована в обычную стрелковую дивизию, как ополченские дивизии, ещё не участвовавшие в боях, а была выведена за 20 км от передовой и располагалась северней Ельни. Стояли последние дни бабьего лета. Рассвет 2 октября было солнечным и туманным, хозяйки в избах затапливали печи, пахло прелыми листьями и дымом. Вдруг с запада, по всей линии передовой, послышались приглушенные туманом сильные удары артиллерии. Ополченцы, собравшиеся на окраине деревеньки, в которой стоял их полк, тревожно вслушивались в далёкий гром. Этот гром не был похож на звуки, которые иногда доносились до них со стороны передовой последние недели. Ротный отправил ординарца в штаб батальона выяснить обстановку. Через час канонада прекратилась, через некоторое время возобновилась опять, потом опять затихла. Немецкого наступления никто не ждал, но по звукам было очень похоже на то, что немцы пытаются прорвать линию фронта, но им это не удаётся. Прибежал запыхавшийся ординарец - поступил приказ срочно окопаться и приготовиться к отражению атаки, бойцы бросились рыть ячейки. Над деревней покружил немецкий самолёт-разведчик, называемый красноармейцами «горбач» - верный признак скорого появления немцев.

Жёлтое октябрьское солнце пригревало холодную землю, откуда-то из полей доносилось урчание тракторов. Устав копать, Павел присел на край окопа и залюбовался мирной картиной золотой осени – времени, которое он так любил, с которым было связано так много хорошего в его жизни. Осенью он пришёл из армии, осенью переехал в Москву и удачно получил койку в комнате на 1-й Мещанской, осенью познакомился с Зиной, поженились они тоже осенью 1924 года, осенью 39-го родился их второй поздний и любимый ребёнок - дочь Лариса. Урчание тракторов становилось всё громче, и Павел увидел серые коробки, которые, поднимая пыль, быстро двигались в их сторону. Это были немецкие танки. Значит, немецкая пехота на их направлении прорваться не смогла, но танки прошли. Ополченцы попрыгали в наспех вырытые ячейки, но танки не стали задерживаться и, постреляв из пулеметов по деревне, быстро ушли в сторону на штаб 6-й дивизии. Растерянные бойцы смотрели на командиров, те старались сохранять хладнокровие, но было видно, что сами не знают что делать. Очевидно, что на передовой произошло что-то очень серьёзное, но никаких других команд, кроме команды занять оборону не поступало. Стемнело. Ночью на позиции ополченцев стали небольшими группами выходить раненные красноармейцы из стоявшей перед ними на передке 309-й стрелковой дивизии. Они рассказали, что немец прёт огромными силами, что они держались, сколько могли, но почти все полегли и с утра надо ждать немца здесь. Ополченцы поняли, что пришло их время, что теперь они стали той стеной, которая должна встать перед врагом и защитить их город, их жён и детей.

С рассветом 3 октября появилась немецкая авиация, и начался ад. Юнкерсы сожгли деревню и перепахали поле, на котором окопались ополченцы, потом пошла немецкая пехота. Зарывшегося в землю человека с воздуха убить трудно, и ополченцы встретили немцев пулемётным и винтовочным огнём. Понеся неожиданные потери, немцы остановились. По позициям ополченцев заработали миномёты и артиллерия. На поле поднялись чёрные столбы от разрывов снарядов и ярко-красные вспышки мин, дрожала и осыпалась земля, свистели осколки, кричали раненные. Потом опять пошла густая немецкая пехота, обходя позиции ополченцев. Немцы теперь были со всех сторон, стреляли отовсюду, оставшиеся в живых ополченцы отходили в лес. С наступлением сумерек, стрельба затихла – в темноте немцы не воевали.
В лесном массиве восточней Ельни в течение 4 октября собрался сводный отряд из ополченцев 6-й ДНО и остатков пехоты 309-й дивизии. Штаб 6-й ДНО был уничтожен немецкими танками, но командир дивизии полковник Шундеев остался жив и возглавил эту группу. Было понятно, что они оказались в окружении, никакой связи со штабом армии и с полками дивизии не было со 2-го октября. Шундеев принял решение двигаться к штабу 24-й армии, который находился в деревне Волочёк в 35 км на северо-восток от Ельни. Уставшие голодные люди, не разводя костров, переночевали на земле в холодном лесу, и отряд двинулся на восток по лесной дороге.

В это же время, 15-я, 78-я и 268 пехотные дивизии вермахта, всего порядка 50 тысяч солдат, воюющих с 1939 года и прекрасно владеющих технологией войны, продвинулись 2-го октября вслед за ударной танковой группой глубоко на восток в тыл 24-й армии по Варшавскому шоссе. Теперь они развернулись на 90 градусов и наступали на север широким клином, стремясь рассечь и уничтожить окружённые советские войска. Отряд из потрёпанной 6-й ДНО и остатков стрелковых дивизий был вынужден пробиваться на восток поперёк клина из трёх наступавших на север немецких дивизий. В течение 4-го, 5-го и 6-го октября ополченцы прошли с боями 40 км к Волочку, к штабу 24-й армии. Шли по ночам – стояли солнечные сухие дни, и в светлое время суток немецкая авиация нещадно штурмовала лесные дороги с отступавшими красноармейцами. Немецкая пехота перекрывала пути отступления, но ополченцы прорывались, теряя и теряя бойцов. К деревне Волочёк, к штабу армии, также сходились остатки 8-й и 9-й дивизий народного ополчения, сдавливаемые лезвиями ножниц немецкого наступления. (8-я ДНО Краснопресненского района г.Москвы получила приказ остановить три дивизии вермахта, наступавшие от Варшавского шоссе, каждая из которых превосходила 8-ю дивизию в два раза по личному составу и вооружению, и почти полностью погибла 4-5 октября). Ополченцев непрерывно бомбила немецкая авиация, расстреливала немецкая пехота и артиллерия, у них не было патронов, не было продовольствия. Ополченцы погибали под немецкими бомбами и снарядами, многие отставали и сдавались в плен, не в силах вынести голод, холод и смерть, атакующую со всех сторон. Трудно себе представить, каким образом голодные люди могли идти десятки километров, не выходя из боя, несколько дней подряд. 6 октября погиб в бою командир 6-й ДНО полковник Шундеев, но 6-я дивизия пробилась к Волочку, где собрался сводный отряд из остатков дивизий 24-й армии. Командующий армией генерал-майор Ракутин повёл то, что осталось от армии на прорыв к Вязьме.

7 октября погода резко испортилась – выпал первый снег, который сменился дождём, грунтовые дороги раскисли. В тот же день немцы блокировали части 24-й армии в узком проходе между болотами и заболоченной рекой Осьмой. Ополченцы, расстреливаемые плотным пулемётным и артиллерийским огнём, залегли. Движение отряда остановилось, и тогда генерал Ракутин пошёл в передовой отряд, чтобы лично поднять бойцов на прорыв. (Из воспоминаний бывшего бойца охраны штаба 24-й армии А.Суслова. «...Рядом с Ракутиным, в 10 — 15 метрах, мне довелось ходить в атаку на прорыв, видимо, в районе Семлево. Он шел в полный рост, в генеральской форме, в фуражке, с пистолетом в руках. Мы не прорвались и по приказу командования в больших, специально вырытых ямах сжигали штабные документы, предварительно облив их мазутом и бензином. После атаки я не видел больше генерала Ракутина». Долгое время Константин Ракутин считался пропавшим без вести, пока останки командующего 24-й армией, опознанные по петлицам и нарукавным нашивкам, вместе с останками ещё двадцати бойцов Красной армии, не были найдены поисковым отрядом в 1996 году в районе урочища Гаврюково, в двух метрах от дороги Волочёк-Семлево.)

В ночь с 7-го на 8 октября, под непрерывным дождём, отряд всё-таки вырвался из очередного немецкого капкана и к утру достиг большого села Семлево. Там были свои - на день раньше из Семлева немцев выбили бойцы 19-й стрелковой дивизии, отступавшей от Дорогобужа, и удерживали село до подхода группы Ракутина. Теперь всё, что осталось от 24-й армии - и те части, которые шли от Ельни и Волочка и те, которые шли от Дорогобужа, - возглавил начальник штаба 24-й армии генерал Кондратьев. Ополченцы уже прошли с боями от Ельни до Семлево больше 100 км. До своих оставалось километров тридцать, но петля немецкого окружения затянулась намертво - дорога на восток уже была наглухо перекрыта немецкими танками. Оставалось уходить в болотистые леса юго-западнее Вязьмы и пробиваться на восток небольшими группами.

Середина октября 41 года, старинная деревня на берегу Волги, серые дома, жухлая трава, лужи, холодный ветер с реки, первые снежинки, перемешанные с мелким дождём. Зина с маленькой Ларисой на руках вышла на сельскую улицу. За ними шёл дед – отец Павла с Зининым чемоданом в руках, перевязанном верёвкой крест накрест. У калитки ждала подвода – сосед согласился отвезти Зину с ребёнком в Углич и посадить на пароход до Москвы. Сосед поднял насупленного ребёнка на руки, чтобы посадить на телегу. Дед погрузил чемодан и всхлипнул:
- Оставалась бы, дочка, проживём зиму-то как-нибудь.
- Не могу, Григорий Тимофеич, Павлик велел из Москвы не уезжать. А вдруг его с фронта отпустят, или, не дай бог, ранят и в госпиталь привезут, а меня нет, что ж это будет.
- Хоть Ларочку-то, оставь. Того гляди немец Москву возьмёт, пропадёте ни за что.
- Как я тебе её оставлю – она у тебя тут на холоде босиком бегает, погубишь ребёнка.
-Пускай бегает, здоровей будет. Как там Павлик наш... Слышь, дочка, говорят, немцы опять наступление начали... ох, горе какое, хорошо хоть мать не дожила до этого, - дед всхлипнул. - Поцелуемся, Зинаида, приведёт ли бог ещё свидеться. - Они расцеловались и оба заплакали.
Сосед тронул вожжи, колёса зачавкали по грязи. Зина оглянулась – дед Григорий стоял у калитки и махал рукой. Когда-то до войны они с Павлом часто ездили в его деревню. Павел любил свою родню, и родня его любила, и уважала, как выбившегося в люди. Их наперебой звали в гости, а Павел и не отказывался. Зина вспомнила, как они всей компанией катались на лодках, как Павел, сидя на вёслах, красивый, загорелый, в белой городской рубашке с завёрнутыми рукавами, лихо подавал лодку к пристани и, сплюнув в воду, кричал: «По реке плывёт корабль, под названием «Мазут»…! Девки, грузись веселей!» Сейчас Зина увидела эту пристань – она покрывалась белым снегом и ледяная вода плескалась в чёрных сваях.

Через три дня колёсный пароходик дошлёпал до Северного речного вокзала. С ребёнком в одной руке и чемоданом в другой Зина добрела до Ленинградского шоссе и села на автобус до конечного метро "Сокол". Автобус ехал медленно, объезжая противотанковые ежи и баррикады из мешков с песком. Зина с тревогой смотрела в окно - как опустела Москва за те две недели, что она была в деревне! Выйдя из метро «Ботанический сад» на 1-ю Мещанскую, Зина была поражена открывшейся картиной. Толпа растаскивала продовольственный магазин на первом этаже её дома – как раз напротив метро. Милиции видно не было. Через 1-ю Мещанскую по Протопоповскому переулку в сторону трёх вокзалов один за другим двигались грузовики с чемоданами и ящиками. Во дворе их дома тоже стоял грузовик, и знакомые жильцы из соседнего подъезда грузили туда чемоданы и коробки. «Зина, ты откуда? Ты с ума сошла! Все уезжают, а ты приезжаешь. Мы вот эвакуируемся, скоро немцы придут!» Зина не ответила и пошла к своему подъезду. Навстречу вышла старшая дочь Мила. При виде матери на её лице мелькнула недовольная гримаска. «Милочка, здравствуй, помоги мне». - «Ну мам, я сейчас не могу, я договорилась с Беллой, мы с мальчиками встречаемся». В другое время Миле бы здорово попало за такие фокусы, но Зина так устала, что только вздохнула и, держа маленькую Ларису за руку, пошла к лифту.

Трое усталых и голодных бойцов-ополченцев из разных полков 6-й ДНО, сведённые вместе военной судьбой, подняв воротники мокрых шинелей, брели по болоту, переступая с кочки на кочку. Смеркалось, шёл мокрый снег, они вымокли насквозь. Холода они уже не чувствовали, но жутко хотелось есть. Местами попадались россыпи последних опят, но не было ни котелка, ни каски, ни консервной банки, чтобы их сварить. Винтовки, казавшиеся теперь такими тяжёлыми, болтались за спиной, но бросить их бойцы не решались. Днём можно было поесть клюквы, красневшей из под мокрого снега, но теперь стало совсем темно. Надо было найти какое-то твёрдое место, чтобы развести костёр и переночевать.

Они бродили по этим лесам и болотам уже четвёртый день. Сквозь плотные облака, сыпавшие то дождь, то снег, не проглядывали ни солнце, ни звёзды, поэтому направление на восток определяли по месту, где утром начинало светлеть небо. Конечно, они не шли прямо, а ходили по лесу большими кругами, но линия фронта была где-то недалеко — время от времени глухо доносилось буханье артиллерии. Вчера днём они вышли из леса на поле, за которым виднелась какая-то деревенька. Пока лежали на опушке и решали - стоит ли идти в деревню или не рисковать, а поискать на поле мёрзлой картошки, как вдруг увидели колонну пленных красноармейцев, которую немцы вывели из деревни. Без ремней, в шинелях с оборванными хлястиками пленные понуро брели по раскисшей дороге. В хвосте колонны шёл высокий немецкий пехотинец с длинной палкой в руках и, весело покрикивая, бил этой палкой отстающих красноармейцев. До немца было метров сто пятьдесят, а Павел стрелял хорошо. Хлопнула трёхлинейка и немец полетел головой вперёд в толпу шарахнувшихся в стороны пленных. Конвоиры попадали на землю, потом резко прозвучала команда и несколько немцев короткими перебежками направились в сторону ополченцев. Ополченцы убили ещё одного немца и быстро ушли в лес. Переночевали в мокром пустом лесу, на следующий день вышли к большому болоту, по которому теперь пробирались.

Вот под ногами захрустели ветки — болото, наконец, кончилось, начался подъём в горку, потом попалась лесная дорога и, пройдя по ней, бойцы вышли к крайним домам какой-то деревни. Они осторожно подошли к ближайшему дому. Залаяла собака, но из дома никто не вышел. Голодные бойцы подождали немного, но решили зайти в дом — может, удастся найти что-нибудь съестное, в крайнем случае, спасительный лес был рядом. Как только бойцы подошли к избе, в дверях показался коренастый дед с топором в руках.
- Чего надо?
- Батя, немцы в деревне есть?
- Днём заезжали. Наловили ваших по дворам и угнали куда-то.
- Дед, поесть вынеси.
- Нет ничего. То ваши придут, то немцы придут, а я корми вас всех. Съели всё, нет ничего, идите отсюда.
Один из бойцов вскинул винтовку и передёрнул затвор.
- Я тебя сейчас грохну тут, старый хрен, жрать неси, сука.
Дед попятился назад, но в сторону не отошёл и упёрся спиной в дверь в избу.
- Вот что, товарищи дорогие. Вы, я вижу, московские. Соберите-ка золотишко - колечки там или цепочки, какие есть. Тогда пущу вас на пару дней, накормлю, баню устрою и от немцев спрячу. А не дадите, так в дом не пущу, хоть стреляйте меня, если патроны есть. Просто так вас кормить мне расчёта нет. Вас тут много по лесам ходит, а где мне на всех взять, в магазине не купишь.

Ополченцы переглянулись. Как бы ни мучил их голод, крепко вбитая армейская дисциплина не могла исчезнуть за три дня блужданий по лесу и не позволяла грабить своих же крестьян. А как хотелось есть! Один из бойцов, вздохнув, снял с пальца обручальное кольцо, другой цепочку с крестиком. Павел отдал маленький золотой медальончик, подарок жены. Дед угрюмо собрал золото, провёл их в избу, посадил за стол, зажёг свечку и захлопотал по хозяйству. Ополченцы разделись до белья, развесив одежду на печке. По избе пошёл тяжёлый запах мокрой одежды и пота. Хозяин сварил картошки в мундире, поставил миску с солёными огурцами, пожарил опята на большой чёрной сковородке. Голодные бойцы набросились на еду. Хозяин помялся, вышел куда-то во двор и принёс кусок сала, хлеб и начатую литруху с самогоном. Разделили сало и самогон на четверых, выпили, закусили. Дед высыпал на старую газету горсть махорки, закурили. Усталые ополченцы, прикрыв глаза, откинулись к стенам избы, вытянув ноги под стол. Они так отвыкли от тепла и чувства сытости, что происходящее казалось каким-то чудом.

Дед разлил кипяток по кружкам, сыпанул по щепотке заварки смешанной с травой, и, усмехнувшись, спросил:
- Так что, товарищи красноармейцы, драпаем, значит, нас немцам оставляем?
- Ничего, батя, вернёмся, отобьём тебя у немца.
- А нам, дорогой товарищ, хуже, чем при вас, коммунистах, уже не будет. У меня до колхоза три сына было, лошади, коровы, свиньи, кур я и не считал, земля своя была. Зерно в Вязьме продавал, картошку, мясо, дом - полная чаша была. А потом ваши коммунисты колхоз устроили и разорили всё подчистую. Сына одного с семьёй на север сослали, другой уехал от греха куда-то, и не знаю, где он, младшего в армию забрали перед войной. Старуха моя померла с горя, невестка в колхозе как батрачка работает. Как наехали городские да партийные колхоз делать, так все деревни вокруг разорили своими колхозами - скотину уморили, самых мужиков работящих кого сослали, кто в город сбежал. Чем я вашему Сталину мешал, что он мой дом разорил? Я бы вас, коммунистов московских, на порог бы не пустил, да может, и сыны мои также маются, может и их кто покормит.
Дед всхлипнул, ополченцы молчали.
– Ладно, шинельки ваши вроде высохли, пойдём спать вас уложу, утром разбужу – в лес уйдёте, стемнеет - придёте, баню вам истоплю.

Бойцы оделись, разобрали винтовки, и вышли из натопленной избы. На улице моросил дождь, мокрая земля скользила под ногами. Дед провёл их к большому сараю в глубине двора, отодвинул створку ворот. Пахнуло сеном, мешковиной и сырой картошкой.
- Вот там, в углу у меня мешки лежат — заройтесь в них и спите спокойно. Утром разбужу, в лес уйдёте, пока не стемнеет, потом придёте.
Дед ушёл, ополченцы растянулись на сене, накрыв его мешками, винтовки положили в ногах. Один из бойцов с сомнением сказал:
- Что-то, ребята, не нравится мне этот дед, может, уйдём, а?
- Да ладно тебе, дай хоть одну ночь поспать по-человечески, - второй боец зевнул. - А ты, Григорьич, что скажешь?
Павел пытался думать, борясь со сном. Хозяин, конечно, подозрительный, но ночью немцы вряд ли появятся. А выходить сытому и сонному опять в дождь и холод сил не было никаких.
- Вот что, братцы, давай поспим пока, а под утро уйдём. Утро вечера мудренее.
Ему никто не ответил - бойцы мирно храпели. Такой же тяжёлый сон накрыл и Павла.

Когда Павел проснулся, в глаза ему ударил яркий свет - створки ворот сарая были открыты настежь. Павел поднял голову и окаменел от ужаса -перед ним стояли немецкие солдаты и спокойно смотрели на него. Его друзья ополченцы сидели на сене с бледными лицами. Один из них сделал движение в сторону трёхлинейки, лежащей перед ним, но немцы разом вскинули винтовки. Сердце Павла сжалось от осознания страшной непоправимой беды, беды, которая для него была хуже смерти. Сдерживая слёзы, он замотал головой и закрыл лицо руками, немцы засмеялись. Ополченцев вывели из сарая, обыскали, отобрали ремни. Предатель хозяин, который не разбудил их вовремя, а сдал немцам, не показывался. Их повели к околице, где стояли большие немецкие грузовики и толпились собранные по деревне и окрестным лесам красноармейцы, окружённые конвоем. Так начались три с половиной года плена.

Много дней их гнали на запад, не давая ни есть, ни пить, ни спать. Измождённые пленные солдаты бесконечной колонной брели по обочине дороги, как тени, влекомые в царство смерти. А по разбитому шоссе, навстречу им, утопая в грязи, ползла на восток немецкая армия. Зима в этом году пришла рано. Дожди сменились снегом, массы людей и техники перемалывали подмороженную землю в густую кашу, в которой вязли машины и люди. Темп немецкого наступления снизился с 30 до 2 км в день. Павел видел, как немецкие солдаты разгружали грузовики, безнадёжно увязшие в грязи, как натужно буксовал, потом сполз на обочину и перевернулся длинный немецкий бензовоз. Разлившийся бензин растекался по грязи, сверкая радугой, а толстый немецкий офицер, видимо снабженец танковой части, в отчаянии схватился за голову, а затем стал дико орать на солдат, размахивая пистолетом. Как-то ночью один из пленных ополченцев с тоской высказал, то, что думали многие: «Зачем я пошёл добровольцем? Ведь всё зря! Пропал ни за грош, а немцы скоро в Москве будут». «Нет, не зря», - ответили ему, - «Мы их задержали под Вязьмой всего на неделю, но эта была неделя до начала зимы и бездорожья. Теперь не видать им Москвы, тут они и останутся».

Потом был лагерь в Польше, где можно было иногда встретить человеческое отношение со стороны немцев, но полицаи-поляки издевались над пленными, как могли. В феврале 45-го Павла освободили советские войска, потом фильтрационный лагерь в Калужской области, и вот в июле 45-го года безнадёжно больной туберкулёзом Павел вернулся в Москву.

Он сошёл с электрички на Киевском вокзале, на который один за другим прибывали воинские эшелоны. Как и четыре года назад, оркестр играл «Прощание славянки», опять кричали женщины и дети, но сколько радости было в этой музыке и криках! На улицах Москвы и в метро было полно народу, нарядные военные в орденах, женщины в летних платьях. Павел - седой сгорбившийся человек в старой шинели и потёртых ботинках, иногда ловил на себе презрительные взгляды: «Мы воевали, а ты плену отсиживался». Первый раз эту фразу он услышал от особиста в фильтрационном лагере, и тогда же Павел резко ответил: «Ты, лейтенант, в сорок первом на фронте не был и нехера мне мораль читать. Я свой долг перед Родиной выполнил».
Павел вышел из метро, перешёл 1-ю Мещанскую - вот арка во двор его дома. Стайка детей играла в глубине дворе на сложенных свежих досках, среди светлых детских головок Павел увидел чёрные косички младшей дочери. Он хотел позвать её, но закашлялся и присел на скамейку, во рту появился ставший привычным вкус крови. Павел решительно вошёл в подъезд. Вот большая чёрная дверь в их коммуналку, звонок, дверь открывается, и Зина стоит перед ним. Крик, слёзы, её губы, волосы, улыбающиеся соседи, кто-то побежал во двор за детьми – вот она, Победа!

ЭПИЛОГ.
Павел Кондратьев умер от туберкулёза в 1948 году, Зинаида пережила его на 35 одиноких лет и скончалась в возрасте 80 лет в 1983 году.
Из более, чем 7000 добровольцев, составивших 6-ю дивизию народного ополчения в июле 1941 года, из окружения вышли всего 68 человек. Так как знамя дивизии чудом удалось вынести, она не была расформирована, а воссоздана под номером 160-й стрелковой дивизии. 160-я СД воевала на западном направлении и, что любопытно, ещё раз попала в окружение в тех же местах под Вязьмой весной 1942 года в составе 33-й армии генерала Ефремова. Но в тот раз не с такими трагическими последствиями. За освобождение Белоруссии 160 СД получила почётное наименование «Брестской», штурмовала Берлин и закончила войну в столице поверженной Германии, отомстив за своих бойцов, павших защищая Москву.

Из воспоминаний ветерана Осипова Владимира Сергеевича:
«Для меня это время, пожалуй, самое страшное на войне. Неразбериха. Рядом с нами воевали бойцы ополченской дивизии. Мы, кадровые части были неплохо вооружены, обучены, а они от станка в бой пошли. Разновозрастные, с трехлинейками, пулеметов мало, кормили их плохо, ну и необученные они были совсем. После войны встречал ветеранов этой части, они рассказали мне о тех боях, я запомнил их стихи, называются "Атака":

Убит замполит и не слышно комбата,
Осталось патронов - по штуке на брата.
Махры - на затяжку, воды - на глоток,
Да сил на бросок, на последний бросок.

Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Не год и не месяц, не день и не час,
Минута - и той не осталось у нас.

Вовек не забуду, как было все это,
Как черную высь полоснула ракета.
Как тело хотело зарыться в пыли,
Как шепот раздался: "Ребята, пошли!"
Как воздух ночной превратился в металл,
Как легкие рвал он, как горло он рвал!
Ура-а-а!

Нас мало осталось, нас мало осталось,
И жизни осталось нам - самая малость.
Но пуще и пуще грохочет вдали
Тот шепот зовущий: "Ребята, пошли!"

Литература.
1. http://smol1941.narod.ru - наиболее информативный сайт о Московском народном ополчении.
2. www.militera.lib.ru
3. www.iremember.ru
4. www.smolbattle.ru
5. http://rutube.ru/tracks/1585510.html «Мы остались под Вязьмой»
и мн. др.

Действия:

Информировать вас о новых ответах на это сообщение